Гурский Лев

Гурский Лев

Лев Гурский, писатель

Ни для кого не секрет, что известных много, а знаменитых мало: и истории заслуженного успеха кое-кого из наших современников – писателей, актеров, режиссеров (будущих героев моих колонок) – требуют особого внимания и отдельного разговора.

Я никогда не встречался с Хью Лори, но однажды побывал его рекламным агентом. Было это пять лет назад, когда в Америке сериал «Доктор Хаус» уже взбирался на вершину рейтингов, а российская публика его еще не распробовала. И поэтому роман Лори «Торговец пушками», только что переведенный на русский одним из столичных издательств, читатели раскупали не слишком быстро.

В ту пору я тоже ничего еще не знал про телерейтинги гениального мизантропа, но мне определенно понравился роман о торговце пушками: классический образчик мужского иронического детектива – брутального, однако не тяжеловесного. Пользуясь тем, что интервьюеры «Российской газеты» и «Вечерний Москвы» в ту пору спрашивали меня о читательских предпочтениях, я дважды назвал это произведение. И вскоре с интересом узнал, что в книжном магазине «Москва» на Тверской вывесили листок «Лев Гурский рекомендует», где воспроизводились мои комплименты упомянутому роману... Эх, дорого бы я сейчас дал за то, чтобы мои собственные книги рекомендовал к прочтению сам Хью Лори!..

Однако мы невольно забежали вперед. Свои писательские таланты Джеймс Хью Калум Лори (это его полное имя) продемонстрировал англоязычной публике в 1996 году, но известен стал задолго до этого. Сын врача из Оксфорда, Лори не пошел по отцовским стопам, а закончил Кембридж бакалавром антропологии и археологии, хотя и в этих областях себя не проявил, потому что вдруг понял: его призвание – в другом. Так что студенческое увлечение театром вылилось в профессиональную театральную деятельность. За спектаклями последовало телешоу «Черная гадюка» (где Лори не потерялся на фоне будущего Мистера Бина – Роуэна Аткинсона), затем парное «Шоу Фрая и Лори», которое стало первотолчком для создания «Дживза и Вустера» по Пелему Вудхаузу.

После этого культового сериала Лори в Великобритании сразу стал знаменитостью, а вот Америку еще надо было завоевать. Для него 90-е годы прошлого века – время, когда карьера выстраивалась по кирпичику: выпустив свой первый (и, увы, пока единственный) роман и собрав букет одобрительных рецензий, Лори одновременно с этим органично вписывался в киношную среду, снимаясь по обе стороны океана – притом в фильмах вполне удачных и кассовых (вроде комедийной мелодрамы «Все возможно, детка»). Но это был еще не успех, а лишь его предвкушение.

Узнать о том, какой из проектов обернется пшиком, а какой может прославить тебя на весь мир, актеру всегда непросто. Помимо таланта нужно обладать еще и даром предвидения. Впоследствии наш герой говорил о том, что, пробуясь на роль доктора Грегори Хауса, он-де ни на что особенное не рассчитывал, а потому наговорил несколько реплик на камеру буквально в полевых условиях – во время съемок в намибийской пустыне. Лори лукавил: потенциал роли он понял сразу и сделал все, чтобы попасть в образ. Он даже не побрился перед записью – и именно такой облик Хауса соответствовал изначальному замыслу сценариста Дэвида Шора и режиссера Брайана Сингера. Ну, а после нескольких начальных серий первого сезона (осень 2004 года) уже никого, кроме Лори, и представить было нельзя в роли гениального хромого диагноста.

Что было дальше, вы знаете сами: «Доктор Хаус» и его исполнитель приобрели десятки миллионов преданных фанатов, получили связку «Эмми» и «Золотых глобусов» (плюс сам Лори на исходе третьего сезона был удостоен ордена Британской империи – притом, что играл американца, а не англичанина!). Еще три года назад артист зарабатывал за сезон семь миллионов долларов, а сколько зарабатывает сегодня, нам неведомо...

Что ждет актера в будущем, когда сериал о недобром докторе будет завершен (в мире ТВ не бывает ничего вечного), можно лишь предполагать. Для многогранной творческой натуры Лори – кино, театр, телевидение, музыка, литература – любое из направлений его деятельности может обещать прорыв: благо свою интуицию наш герой не растратил. Быть может, Лори допишет, наконец, второй свой роман – «Бумажный солдат» – и отхватит Пулитцеровскую премию. Может, на горизонте возникнет новый телепроект, в который актеру вновь удастся блистательно вписаться. А может быть...

Я вот, например, в одной из своих книг предрек Лори назначение на должность Госсекретаря США и дипломатические успехи. А что? Стал ведь выходец из австрийского городка губернатором Калифорнии. В конце концов, хаусовский слоган «Все врут!» для политика звучит ничем не хуже, чем терминаторово обещание «Я вернусь!».

Гурский Лев

Лев Гурский, писатель

Даже если твой папа – всемирно известный артист, тебя назвали в честь театрального режиссера и ты снимаешься в кино с девяти лет, это вовсе не означает, что твоя кинокарьера будет быстрой и триумфальной. Прежде чем Кифер Сазерленд стал американской суперзвездой, лауреатом премий «Эмми» и «Золотой глобус» и самым высокооплачиваемым актером телесериалов США, ему пришлось долго и мучительно карабкаться на вершину славы. Да, и взобравшись на Олимп, он все время балансировал на грани того, чтобы не упасть: специфика характера и особенности профессии слились воедино...

Всем хорош Кифер Сазерленд: высок, симпатичен, накачан, улыбчив. Однако же в лице его есть нечто такое, что долгие годы заставляло режиссеров звать его на сугубо отрицательные роли, поэтому на одного мушкетера, одного городского ковбоя и художника Поля Гогена в его послужном списке приходилось полдюжины убийц, насильников и т.п. Возможно, всему виной – светлые, почти прозрачные глаза, которые актеру достались от отца, знаменитого Дональда Сазерленда (у которого были, конечно, эдакие многозначные герои, вроде Казановы у Феллини, но значительную часть составляли негодяи различного калибра).

Снимался Сазерленд-младший у отличных режиссеров, оказывался в компании суперзвезд – вроде Джулии Робертс или Джека Николсона – но толку-то? Роли были не те! У Роба Райнера он играет циничного хулигана и лейтенанта-подлеца («Останься со мной», «Несколько хороших парней»), у Джоэла Шумахера – расиста из Ку-Клукс-Клана, безжалостного киллера и вампира («Время убивать», «Телефонная будка», «Пропащие ребята»), у Джона Шлезингера – маньяка-насильника-педофила по фамилии Дуб («Око за око»). И так далее. Конечно, славу в Голливуде может принести и «злодейская» роль, но это должен быть крупномасштабный и колоритный мерзавец, типа Джокера или Ганнибала Лектера, а Киферу перепадали либо злодеи второстепенные (в «Нескольких хороших парнях» полковник, сыгранный Джеком Николсоном, затмевал всех своих киноподручных), либо второстепенные фильмы.

Так продолжалось до ноября 2001 года, когда телеканал FOX выпустил на экран первые серии нового проекта «24». Продукцию FOX нельзя было назвать, строго говоря, сериалом – это был многосерийный фильм, действие которого развивалось в течение суток. А поскольку каждый сезон состоял из 24 серий, вся история разворачивалась как бы «в реальном времени» (минус реклама, конечно). Главный герой Джек Бауэр, сотрудник сверхсекретного Контртеррористического управления (CTU), в каждой серии должен был спасать как минимум президента страны, а как максимум, весь мир – от разнообразных террористических угроз. И поскольку для Джека жизнь и безопасность простых граждан стояла всегда на первом месте, к гражданам непростым (и террористам, и к своим коллегам) он мог относиться безжалостно, совершая шокирующие поступки, далеко выходящие за рамки и закона, и гуманности.

Согласитесь, герой не вполне обычный – то прекрасный, то ужасный, то готовый (без колебаний) пожертвовать своей жизнью, то согласный (если того требуют обстоятельства) подставить под удар тех, кто с ним работает рука об руку. Пожалуй, впервые профессиональный работник спецслужб был показан без прикрас: без нагнетания «чернухи», но и без малейшего романтического флера.

Именно в такую роль Кифер Сазерленд – с его готовым амплуа полумушкетера-полуманьяка – вписался безукоризненно. В России этот сериал почти не известен, а вот в США он восемь лет подряд считался одним из самых рейтинговых, и Джек Бауэр превратился в фольклорного персонажа (недаром главный герой «Доктора Хауса» в одном из эпизодов комически копирует повадки Джека-Кифера).

Если задать в Интернете поиск «Кифер Сазерленд», то поисковая система выдаст несколько скандальных историй: то актера задерживают в нетрезвом виде, то берут под стражу за драку (Кифер на вечеринке вступился за Брук Шилдс и дал обидчику пощечину). Эпизоды эти, конечно же, достойны сожаления, однако они свидетельствуют, прежде всего, об актерском перфекционизме Сазерленда. Он настолько вжился «по Станиславскому» в образ амбивалентного спецслужбиста, что даже на отдыхе не может расслабиться, выйти из роли, переключиться. Джеку Бауэру по ходу разнообразных операций приходилось и пить, не просыхая, и подсаживаться на тяжелые наркотики, и нарушать все мыслимые правила, и актер, чтобы почувствовать себя «в шкуре» своего героя, тоже устраивал небезопасные эксперименты над собой...

Карьера Кифера Сазерленда – результат везения, умения и терпения. Рано или поздно жизнь предложит тебе именно тот проект, в котором ты сможешь проявить все свои способности, достигнув вершин. И «звездное» родство тут совсем ни при чем.

Гурский Лев

Имя Нила Геймана, живущего в США, ныне известно всякому, кто хотя бы мало-мальски знаком с современной фантастикой; и даже те, кто никогда и ничего не читал, скорее всего, вспомнят экранизации его книг – фильмы «Звездная пыль» (с Мишель Пфайффер и Робертом Де Ниро) и анимационную «Коралину», с успехом прошедшие по экранам всего мира. Сегодня любое произведение Геймана легко обретет издателя, а всякая антология, увенчанная его именем как приманкой, будет неплохо продаваться. Нынешний его статус «культового писателя» родился буквально на наших глазах.

Английское имя Neil мы читаем как русское «Нил», и сразу вспоминается передовой российский рабочий из горьковской пьесы «Мещане», некогда сыгранный еще молодым Кириллом Лавровым: косая сажень в плечах, твердая походка, суровый прищур...

Сам Нил Гейман, впрочем, похож не на пролетария, а на ученого-физика или на чемпиона по шахматам, хотя дед будущего фантаста (как и горьковский персонаж) тоже родился на территории Российской Империи. Впрочем, еще до первой мировой войны Гейман-дед, спасаясь от погромов, перебрался в Англию, так что до 32-х лет американский фантаст Нил был писателем британским – и даже перебравшись в Штаты, душою (и темами большинства произведений) остался в Англии.
В молодости Нил Гейман перепробовал несколько профессий: работал журналистом, писал сценарии для телевидения, разрабатывал сюжеты для комиксов. Хотя многое получалось у него прекрасно, и работодатели были довольны, всё это, как выяснилось позднее, было лишь подступом к прозе, главному его занятию.

Первый его роман – «Добрые предзнаменования» (совместно с Терри Пратчеттом) вышел в 1990 году, а в 2001 увидели свет «Американские боги» – произведение, признанное современной классикой жанра как в Новом, так и в Старом Свете.

Несмотря на всю невероятность описываемых событий и сверхъестественность большинства персонажей, роман тяготел к современному мейнстриму, где реалистическая «бытовуха» дозировано перемежается с умеренной (на грани сна и яви) мистикой. Роман, чье действие происходит в США, перенаселен богами-эмигрантами. Им приходится приспосабливаться: ифриты водят такси, египетский Анубис владеет похоронным бюро, а Тор со своим молотом подрабатывает к пенсии на аттракционах. Гейман описывает богов безо всякой иронии, но с сочувствием и жалостью. Подобный сюжетный расклад оказался весьма оригинальным и заранее обеспечил романисту бОльшую часть интереса публики. До Геймана никому и в голову не пришло представить Америку как поле битвы старых ветхих богов с богами-новичками, порождением технологической цивилизации – всеми этими «богами кредитной карточки и бесплатной трассы, Интернета и телефона, радио, больницы и телевидения, пластмассы, пейджера и неона». Новое, конечно, сильнее и жестче, но читательские симпатии склоняются на сторону ветеранов, и даже главный герой романа – странный персонаж по имени Тень – до последнего не знает, КТО победит.
После выхода этого романа Гейман вошел в моду. К тому же это оказался не очень частый случай, когда писатель, обласканный критикой и замеченный публикой, действительно заслуживает внимания. Возможно, Гейману помогло то, что он не был «приписан» ни к одному из фантастических жанров, ни к SF, ни к fantasy, оставаясь в стороне, вдали от канонов. «Американские боги» пришлись по душе и поклонникам литературного мейнстрима: качественная проза вполне ужилась с неожиданными поворотами фабулы, внезапными разоблачениями, смертями и воскрешениями, чудесами и диковинами. И хотя финал трудно назвать счастливым, но и трагическим его не назовешь...

После «Американских богов», завоевавших массу престижных премий («Хьюго» 2002 года, «Небьюлу» 2002 года, премию имени Брэма Стокера 2001 года и др.), выходит еще несколько книг Геймана, и ни одна не оказывается провальной. О жутковатой сказке «Коралина» критики писали – и не без оснований – что «это «Алиса в Стране Чудес», написанная Стивеном Кингом».

Книга «Дети Ананси» была встречена с напряженным интересом, и читательских ожиданий не обманула. В действие вовлекались как смертные, так и бессмертные существа, а жизнь главного героя становилась похожей на курьерский поезд, мчащийся без остановок в неизвестность. В финале скучный яппи станет рисковым парнем, научится делать великие глупости и обеспечит победу над врагом, руководствуясь заветами своего незабвенного папы (кстати, бога – маленького и гордого). Писатель, как обычно, сопрягал высокие и низкие жанры (эпос и анекдот, притчу и детектив); его произведение читалось на одном дыхании и было лишено двух самых обидных из недостатков – ложной многозначительности и занудства.

Сам Гейман о «Детях Ананси» говорит так: «Забавный роман. Он страшный. Он странный. Он дает всё, чего вы от меня ждете, но больше всего мне хотелось написать роман, который заставил бы меня в финале почувствовать себя хорошо. Что-то, что сделало бы вас счастливее, что добавило бы радости миру...».

Последнее, кстати, применимо к большинству крупных вещей писателя – и тех, которые написаны для взрослых, и тех, которые адресованы более юным читателям (как недавняя «Кладбищенская история» – изящная вариация на тему «Маугли»). Успех Геймана – не просто заслуга крепкого профессионала, но и результат счастливого стечения обстоятельств: талантливый писатель нашел неглупого отзывчивого читателя (во всех странах мира, в том числе и в России), и они понравились друг другу. Такая гармония часто случается в сказках, но крайне редко – в реальной жизни.

Гурский Лев

«Вы совсем не писатель, – наседали журналисты на Стивена Кинга. – Вы просто чертов конвейер. Неужели вы думаете, что люди будут воспринимать вас серьезно, если вы выпускаете по книге в год?». Стивен Кинг совсем не обижался и легко парировал: «Ну, я не «чертов конвейер», разве что домашний, просто я работаю постоянно. Писатель выпускает одну книгу в семь лет не потому, что думает Великие Думы: даже очень длинную книгу можно продумать и написать за три года. Нет, писатель, выпускающий одну книгу в семь лет, попросту бездельничает...».

Сегодня Кинг – один из самых успешных американских писателей, известных на всей планете. Его тиражи исчисляются миллионами. Каждая его новая вещь нарасхват, а из экранизаций его книг (среди режиссеров – такие величины как Стенли Кубрик, Брайан Де Пальма, Дэвид Кроненберг, Роб Райнер, Джордж Ромеро) можно составить приличную видеотеку. Писатель обращался едва ли не ко всем популярным в области фантастики и мистики темам – от путешествий во времени до вампиризма, – и везде сумел придать этим темам новое звучание. Городок Бангор в штате Мэн сегодня знаменит лишь потому, что там живет Стивен Кинг.

Если верить его полумемуарному фолианту (под обезоруживающим названием («Как писать книги»), литературой мальчик увлекся еще в глубоком детстве. Самые первые, самые ранние позывы крошки Стиви к творчеству завершились сочинением рукописных рассказов про Хитрого Кролика. Несколько позже младший школьник Стив сочинил свой первый большой опус «Колодец и маятник» по мотивам даже не Эдгара По, а вольной экранизации По режиссером Роджером Корманом – королем трэш-кино 60-х. Этот рассказ-ремейк про колодец и маятник, размноженный на ротапринте, был собственноручно распродан юным автором в родной школе с профитом аж в девять долларов. Правда, учительница пресекла коммерцию малолетки и заставила все деньги раздать обратно, но прецедент был создан.

Затем последовали новые, более серьезные, попытки творчества и работа в школьной газете. Потом первый «по-настоящему» опубликованный в заштатном журнальце рассказ «Я – малолетний грабитель могил». Потом начался долгий период многочисленных отказов из журналов (Кинг прикалывал их на гвоздь и скоро скопил здоровенную пачку). Потом возник ряд не очень гонорарных публикаций то здесь, то там (впрочем, двадцать пять долларов – тоже прибавка к хилой учительской зарплате).

Писатель вспоминает о счастливом дне, когда за повесть «Иногда они возвращаются» автору перепало аж полтысячи баксов: хватило и на лекарства заболевшей дочке, и на ремонт коробки передач в машине. «Я заметил такую вещь, – позднее писал Кинг, – если ты добился какого-то успеха, журналы куда реже пишут: «Нам это не подойдет». В середине 70-х такие издательские отзывы и впрямь перестали приходить к автору с фатальной неизбежностью. Дело сдвинулось с мертвой точки. Процесс пошел.

Самым счастливым днем для безденежного педагога и молодого еще писателя Стивена Кинга стал коммерческий успех его первого (из пробившихся в печать) романа «Кэрри». Случилось это в середине 70-х годов прошлого века...

Когда Кинг рассказывает сегодня о своем напряженном рабочем ритме, он ничуть не лукавит: писатель и поныне остается редкостным трудоголиком – даже по масштабам Америки, где любят и умеют работать. С тех пор, как у автора-дебютанта задорого купили его первый роман, из под пера Кинга (вернее, теперь уже компьютерной клавиши) вышли многие десятки романов, повестей, рассказов и сценариев – от чистых «саспенса» и мистики до научной фантастики и психологической прозы.

Было время, когда «король Стивен» ежегодно сочинял гораздо больше, чем могли купить его издатели. А поскольку, согласно неписаным законам американского книжного рынка, популярный беллетрист не имеет права баловать читателя несколькими романами в год (иначе, мол, читатель привыкнет, расслабится и утратит жадный интерес к новинкам этого автора), Кинг придумал свое «второе я» – писателя Ричарда Бахмана; и от его имени публиковал некоторые свои произведения. Виртуальный Бахман долго следовал в кильватере Кинга. Только когда Кинг из просто популярного беллетриста сделался суперпопулярным, он заработал себе право нарушать «рыночные» законы, а потому «легализовать» Бахмана.

А «легализовав» свое alter ego, Кинг немедленно задействовал этот литературно-детективный сюжет со своим участием даже не в одном произведении, а в нескольких: и в романе «Темная половина» (когда придуманный автор желает разобраться со своим создателем), и в романе «Мешок с костями» (где процесс появления «незапланированных» книг описан во всех деталях), и в повести «Тайное окно, тайный сад» (где двойная жизнь писателя становится причиной его психического расстройства).

Не раз и не два рачительный Кинг, придумывая сюжеты, выдергивал по нитке из собственной судьбы. Достаточно вспомнить хотя бы роман «Мизери», в котором беллетрист Пол Шелдон, ставший заложником безумной читательницы-фанатки, в немалой степени похож на самого автора.

Едва ли не все свои детские и взрослые страхи – перед «букой» в темном шкафу, перед испорченным лифтом, перед взбесившейся электрической пишущей машинкой и так далее – Кинг умело переводил в сюжеты, и всякий раз его освобождение от боязней означало появление нового фантастического или мистического шедевра. Даже автокатастрофу, едва не унесшую жизнь писателя и надолго приковавшую его к больничной койке, «король страха» сумел использовать с пользой для своего творчества: прямые отсылки к этому биографическому событию мы найдем и в эпопее «Темная башня», и в телесериале «Королевский госпиталь», поставленном по оригинальному сценарию Кинга...

Несколько лет назад «король страха» выступил с заявлением, что-де уходит на покой и больше не будет заниматься сочинительством: мол, денег на жизнь уже хватает, и неохота на старости лет подсовывать читателю новые произведения, которые будут хуже прежних. Позднее Кинг, конечно же, отказался от своих слов. Но даже если бы он вдруг осуществил свою угрозу, едва ли бы читатель поверил своему кумиру, что тот уходит из литературы всерьез. Это было бы не «по-кинговски». Уйдя в тень, он все равно продолжал бы писать – ну разве что не показывал бы результаты своего труда. И то до поры, когда искушение поделиться с миром написанными книгами станет уже непереносимым.

Гурский Лев

По-английски слово «fry» означает «жарить», но Стивен Фрай – не мангал и не сковородка, а знаменитая личность, чья известность давно уже переросла рамки Соединенного Королевства. Но если в остальном мире могут найтись еще люди, которые нашего героя не знают, то в Великобритании, кажется, таких уже нет.

Во-первых, Стивен Фрай – весьма популярный кино- и телеактер. Во-вторых (а, может, и «во-первых»!), он талантливый писатель, автор бестселлеров, переведенных на многие языки, включая и русский. В-третьих (или, может, «во-вторых»?), он – газетный колумнист и радиопублицист. В-четвертых, он – официальный «голос» Гарри Поттера на радио (сама Джоан Ролинг настояла, чтобы именно Фрай озвучивал аудиоверсию ее сказочной эпопеи). А еще он гей, еврей и бывший преступник, в юности получивший два года условно за кражу кредиток и наглого шопинга за чужой счет.

«Что касается тюремного заключения, я знаю, что оно может дать человеку. Валюта, которая больше всего ценится занятыми людьми, – это время, а не деньги. И вот тут тюрьма становится привлекательной: там у тебя нет ничего, кроме времени, ты можешь просто сидеть в комнате и писать, как Монтень... Забавно, что многие по-настоящему богатые люди готовы потратить кучу денег, чтобы отправиться в место, очень похожее на тюрьму...».

Не станем стопроцентно доверять этому высказыванию Фрая. И потому, что его тюремный стаж был невелик, и потому что наш герой, как и персонажи его книг, обожает прятать истину в ворохе лукавых силлогизмов, чтобы повеселить (или позлить) доверчивого читателя. Но факт остается фактом: в его биографии была та самая развилка, которая позволяла Фраю либо выпутаться из паутины прошлого, либо окончательно завязнуть. Он выбрал первый путь, хотя выбор дался ему далеко не безболезненно.

«Я был «скверным мальчишкой» – и открыто, и наедине с собой, – признавался Фрай в мемуарной книге «Моав – умывальная чаша моя», написанной в сорок лет и рассказывающей о первых двадцати годах его жизни. – Скверным в смысле «настырности» и «злоязычия», стремления выпендриваться перед другими, проскочить те несколько лишних ярдов, что отделяют тебя от неприятностей и наказания...».

Впрочем, если не считать двух исключений из школ и ареста, два первых десятилетия жизни Стивена, казалось бы, не изобиловали масштабными драматическими событиями. Однако внутренняя жизнь будущей знаменитости была столь содержательна, что едва вместилась в шестьсот мемуарных страниц. Первая школа (на урок биологии принес в класс дохлого крота и получил от учителя поощрение за то, что унес). Первые разочарования (оказывается, он не умеет плавать, и начисто лишен музыкального слуха). Первые проказы (остроумные и отнюдь не безобидные). Первая официальная выволочка. Первая любовь и первые терзания. Первое преступление и первое серьезное наказание, о которых мы уже упоминали выше...

Название мемуарной книги Фрая взято из Библии. «Вы увидели меня у моей купальной чаши соскребающим грязь годов, – говорится в эпилоге, – омыться в ней вовсе не значит очиститься и искупить все былое, однако я выхожу из этих нескольких месяцев, очень трудных, до крайности путаных месяцев, страстно напряженной работы, ощущая себя чуть менее грязным. По крайней мере, менее замаранным первыми двадцатью годами моей жизни. Вторые двадцать? Ну, это совсем другая история».

О следующих десятилетиях жизни и творчества Стивена Фрая нам уже более-менее известно – как читателям и как зрителям. Не раз и не два Фрай доказывал, что его не зря зовут человеком-оркестром, благо он талантлив во всем, за что берется. Спектакли с его участием идут с аншлагами, телесериалы, где он играет, годами не сходят с экранов. Когда создателям американского детективного шоу «Кости» понадобился образ парадоксалиста-психиатра, который однажды решил переквалифицироваться в гениального гастронома, обратились именно к Фраю. Каждое его появление прибавляло сериалу проценты рейтинга и, похоже, прибавляет до сих пор.

Дар его как киноактера стал всем очевиден после выхода на экраны фильма Брайена Гилберта «Уайльд» (1997), где Фрай сыграл главную роль. Несмотря на усилия гримеров, его портретное сходство с «оригиналом» весьма условно, но об этом забываешь уже через минуту после начала картины. Уайльд у Фрая – человек благородный, мягкий и слабый, но, несмотря на слабость, способный противостоять давлению общества. Раскрыть образ главного герою Фраю помог и его партнер по фильму, исполнитель роли юного лорда Альфреда Дагласа, любовника Уайльда. Актер Джуд Лоу блестяще подчеркнул обаяние порока: Даглас – негодяй, предатель, капризный фат, пустышка. Знаменитый писатель отлично понимает, ради кого он рискует всем на свете... и все-таки не может остановиться. Рок, фатум, судьба. В тюрьме Уайльд напишет свою поэму De profundis и умрет вскоре после освобождения...

Самая известная телероль Фрая – Дживс из сериала «Дживс и Вустер», который был поставлен по произведениям классика юмористики Пелема Вудхауза. Дживс – лакей-аристократ и он же – ипостась сметливого диккенсовского Сэма Уэллера. Он способен выручить из беды своего хозяина, милого и глуповатого Берти Вустера (в этой роли снялся Хью Лори – давний друг Фрая и будущий доктор Грегори Хаус), причем сделать это так непринужденно, чтобы Вустер не растерял последних остатков своего достоинства. Дживс Фрая обладает тем качеством, которое, пожалуй, не помешало бы Оскару Уайльду, – талант без тяги к саморазрушению. У самого Фрая это качество тоже есть. Избыть свои комплексы ему позволяют не только роли, но и художественные произведения, выходящие из-под его пера.

«Нет никаких сомнений, – говорил сам Фрай в интервью журналу «Афиша», – что многие моменты в моих книгах, особенно комические, не могут быть поняты без знания сложной и замкнутой британской системы социальных классов и прослоек. Большинство людей полагает, что Британия по-прежнему живет – как сто лет назад. Но я надеюсь, что в целом мои книги вполне понятны».

Действительно, при чтении прозы Фрая вполне можно обойтись без комментариев: и квазимистический роман «Гиппопотам», и мнимо-автобиографический роман «Лжец», и роман «Как творить историю», созданный в популярнейшем жанре «альтернативной истории» (что было бы, если бы Гитлер не родился на свет?), доступны любому вменяемому читателю, готовому к парадоксам и не боящемуся опасных поворотов знакомых тем.

Пожалуй, самое удачное из всех беллетристических сочинений Фрая – роман «Теннисные мячики небес». Согласно сюжету, английский юноша Нед Маддстоун, чье будущее безоблачно, вдруг становится жертвой провокации своих мнимых друзей и явных недругов. Герой оказывается заточен в узилище за пределами Англии и не может даже подать весточку своему отцу... Нетрудно заметить, что автор предложил – ни много ни мало – современную версию «Графа Монте-Кристо». Наиболее впечатляющие страницы книги отведены взрослению героя в стенах психушки. Только через долгих десять лет Нед начинает понимать, кому именно он обязан пребыванием в неволе, и принимается бешено накапливать знания. В общем, через много лет после своего исчезновения герой возвращается на Британские острова – с паспортом на чужую фамилию, миллионами долларов на счете, репутацией щедрого магната и четырьмя вражескими именами, которые бывший узник твердит, словно мантру.

Мерзавцам не позавидуешь, но и герою, исполнившему свою мечту, – тоже. В финале, после того, как наказан последний обидчик, наш Монте-Кристо ощущает лишь душевную пустоту: месть, двигавшая им все годы, теперь нашла долгожданный выход, однако на смену этому сильному чувству ничего взамен не пришло... Подобный амбивалентный финал выдает в Стивене Фрае нетипичного детективщика и вновь напоминает нам о том, что писательство для Фрая – не единственное занятие. Чем он удивит нас в следующий раз, какие грани таланта раскроет, не беремся загадывать. Поскольку ни медийная карьера, ни популярность, ни материальный достаток не помешали Стивену Фраю сохранить главное качество по-настоящему творческого человека – способность удивлять.

Гурский Лев

Чем длиннее имя и фамилия, тем у человека из кинореальности меньше шансов остаться в вечности. В особенности это касается англоязычного мира, сурового к многосложным чужакам. Кажется, только Арнольд Шварценеггер и Джина Лоллобриджида, отказавшись от лаконичных псевдонимов (соответственно Арнольд Стронг и Джина Лолло) не прогадали. Все прочие подвергали себя секвестру – некоторые, впрочем, не столько из имиджевых соображений, сколько из эстетических и психологических. Новое имя – новая жизнь.

У Аллена Стюарта Кенигсберга на кино-Олимпе будущего не было, а у Вуди Аллена, его заменившего – было. Ныне Вуди Аллен – культовый режиссер, то есть тот, чьи фильмы редко приносят ощутимую прибыль, но всякий раз от предложений продюсеров отбоя нет. Не будет денег американских – придут европейские, иссякнут европейские – появятся японские (зря, что ли, одним из фильмов Вуди Аллена стала переделка японского триллера?). Несмотря на скромный бокс-офис голливудские кинозвезды считают за честь сняться в фильме Аллена за сущие центы. Рекорды побила «Знаменитость», самая «густонаселенная» картина: 242 роли со словами и 5128 статистов (куча знаменитостей, включая Мелани Гриффит и Дональда Трампа в роли Дональда Трампа, а также Леонардо Каприо в эпизоде). Более того! Жена президента Франции готова ныне играть у него роль чуть ли не за «спасибо». Это не слава. Это – всемирное признание.

Аллен Стюарт К., будущий знаменитый кинорежиссер и прекрасный писатель Вуди А., родился в декабря 1935 года в Нью-Йорке, там же учился в университете. Еще в молодости его дар юмориста был оценен издателями «Нью-Йоркера», свой первый киносценарий он продал в тридцатилетнем возрасте, а свою первую «сольную» картину («Хватай деньги и беги!») поставил, когда ему исполнилось 34. Сегодня Вуди Аллен снимает и в Великобритании, и в Испании («Сенсация», «Мечта Кассандры», «Вики Кристина Барселона»), однако для киноэнциклопедий он так и останется живописателем родного Нью-Йорка: действие большинства картин Аллена происходит в этом супер-городе, а слово «Манхэттен» даже дважды попадало в заглавия его фильмов. Недаром режиссер, долгие годы избегавший появляться на фестивалях, изменил своему правилу после 11 сентября 2001 года и в 2002-м появился на «оскаровской» церемонии – представлять документальную картину (причем, не свою) о любимом городе, ставшем объектом варварского нападения.

К сожалению, российская публика едва ли не до середины 90-х годов прошлого века была мало знакома с кинотворчеством Вуди Аллена, а с его не менее знаковым литературным творчеством – вообще не знакома. Понятно, почему Аллена-писателя не пропускали к нам до 1991 года: автор не пользовался доверием у Страны Советов (во-первых, американец, во-вторых, еврей, в-третьих, насмешник, в-четвертых, постановщик картины «Любовь и смерть», которую тогдашняя критика дружно истолковывала как издевку над «Войной и миром» Льва Толстого и Сергея Бондарчука). Однако и потом, вплоть до 2002 года, нам перепадали крохи – подборка в «Новой Юности», кое-что в «Иностранке». Лишь в начале третьего тысячелетия, после выхода на русском томика под названием «Записки городского невротика, маленького очкастого еврея, вовремя бросившего писать», мы получили прозу Вуди Аллена, не просто конгениальную его кино, но и дополняющую его киномир.

Чтобы понять и полюбить прозу Аллена, достаточно быть ценителем его лент – парадоксальных, ироничных, где философствования трогательно переплетаются с бытовыми мелочами, а люди демонстрируют лучшие качества, когда от них ничего такого не ждут и не просят. Любимым героем Вуди становится его alter ego: маленький, большеносый и грустный еврей-интеллектуал-пессимист, старающийся убедить себя, что жизнь ужасна и непременно будет еще хуже (ну, не может же она быть лучше, черт возьми!).

Хитрый Вуди перекладывает на актеров и на зрителей свои семейные проблемы (например, долго вызревающий конфликт с женой, Мией Фэрроу, до того уже проецировался на экран), свои боязни, свои опасения, свой скепсис; и то, что в нормальной жизни выглядело бы просто невыносимым занудством, в кино Вуди Аллена выглядит иронично и легко.

В «Зелиге», скажем, режиссер изображает (и он же, как актер, играет) человека-хамелеона, которого страх перед реальной жизнью обращает в идеального приспособленца: он начинает быть похожим, даже внешне, на того, кто находится рядом – что приводит к трагикомическим последствиям.

В еще одном скандально знаменитом фильме «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить» Вуди, например, сыграл роль сперматозоида, оставаясь при этом в образе неуверенного в себе комплексующего человека. Очевидно, что этому же амплуа соответствуют и литературные штудии актера и режиссера.

Проза Аллена – это юмор, ирония, парадоксы, национальный скепсис вкупе с романтической надеждой. Наверное, самый смешной его рассказ – «Страничка Кугельмаса» про героя, который благодаря чудо-устройству может из Нью-Йорка попадать внутрь романа Флобера «Мадам Бовари». И литературоведы сходят с ума, пытаясь понять: каким образом рядом с Эммой вдруг то и дело возникает незапланированный нахальный американец? И куда он, собственно говоря, Эмму утаскивает из текста?! А, к примеру, в «Блуднице из читалки» представительница первой древнейшей убивает клиентов умными разговорами о литературе... Не менее остроумны рассказы о частном сыщике, которому приходится заниматься странными делами – в рассказе «Босс» он ищет не кого-нибудь, а Бога (и находит, за скромный гонорар). Ближе к финалу тут возникает умопомрачительный диалог: «Бог мертв. Тут были копы. Искали тебя. Они считают, что это сделал экзистенциалист. – Нет, бэби. Это сделала ты»... И так далее, в таком же запредельном духе.

Конечно, книги Аллена, как и фильмы Аллена похожи на изысканную приправу или на коллекционное вино: их нельзя употреблять помногу, однако в малых дозах они незаменимы и придают скучной, навсегда расчисленной реальности новый неповторимый оттенок. «Делать жизнь» с Вуди Аллена сложно, но зато жизнь и судьба этого человека – зримое доказательство того, что можно стать знаменитым на весь мир, даже если ты творишь не для миллионов, а лишь для продвинутых десятков тысяч людей на всей планете...

Кстати, у России есть шанс увековечить имя Вуди Аллена на карте. Как известно, слово «Калининград» едва ли уместно в новой России: от имени козлообразного дедушки-старосты на карте давно пора отказаться. Однако и возвращение к прежнему названию Кенигсберг едва ли возможно по политическим мотивам. Почему бы, в таком случае, не предложить компромиссный вариант: раз уж замечательный режиссер, актер и писатель (с российскими, если кто не знает, корнями) из Аллена Кенигсберга превратился в Вуди Аллена, отчего бы не подумать о переименовании Калининграда в Вудиалленск? Уж с таким-то названием нашего форпоста на Западе мы легко впишемся в объединенную Европу. А на церемонию переименования можно будет пригласить самого Вуди. Это будет всем праздникам праздник. Аллен, между прочим, и на саксофоне классно играет – надо только получше попросить.

Лев Гурский

Гурский Лев

Пару лет назад новостные агентства принесли печальную новость: у одного из знаменитейших британских фантастов, Терри Пратчетта, диагностирована болезнь Альцгеймера. Комментируя это сообщение, сам фантаст объявил миллионам своих поклонников, чтобы будет бороться с недугом и, пока есть возможность, продолжит писать – в первую очередь цикл о Плоском мире...

Родившийся в 1948 году, Пратчетт опубликовал свой первый рассказ в пятнадцатилетнем возрасте, а первый его роман («Страта») вышел, когда автору уже было за тридцать. Читателям хорошо известен его цикл о номах (маленьких человечках, живущих в универсальном магазине и пытающихся понять, кто они и какова их жизненная миссия) и о мальчике Джонни (простом школьнике, волею обстоятельств ввергнутом в невероятный круговорот событий), а также необычайно остроумная книга «Кот без дураков», содержащая несколько блестящих гипотез о братьях наших усатых-четвероногих.

И все-таки самые знаменитые его произведения, вошедшие в золотой фонд современной фантастики, посвящены уже упомянутой выше вселенной Плоского мира – невозможного с точки зрения современной науки и невероятно убедительного, если судить его по самым строгим законам высокой литературы. Силою писательского воображения материализована «звездная черепаха Великий А'Туин, чей панцирь покрыт коркой замерзшего метана, изрыт метеоритными кратерами и отшлифован астероидной пылью... Великий А'Туин, обладатель огромных, медлительных ласт и отполированного звездами щитка, медленно, с трудом плывущий сквозь галактическую ночь и несущий на себе всю тяжесть Диска».

Терри Пратчетт овеществил красивую космологическую гипотезу древних, создав цикл романов о мире-диске, который и впрямь покоится на четырех слонах и одной черепахе, причем обитатели этого мира очень неплохо себя чувствуют. Началом цикла послужили романы «Цвет волшебства» и «Легкая фантастика» (в русском переводе – «Безумная звезда»), а дальше одна книга следовала за другой уже в режиме non-stop.

Пратчетт – опытный мастер юмористической fantasy. Уже в трилогии о номах проявилась ироническая интонация писателя. Сохраняя внешнюю видимость вдумчивого, даже несколько тяжеловесного, рассказа о невероятных событиях в странном мире, автор «Цвета волшебства» и последующих романов цикла постоянно «проговаривается», вставляет современные словечки, намеренно путает реалии и нахальным образом смешивает серьезное и наукообразное с откровенно игровым и пародийным.

Чего стоят хотя бы древний «компьютер» друидов, составленный из сотен огромных каменных плит (при том, что пратчеттовские друиды изъясняются на языке современных программистов); или фигура шамкающего дряхлого Коэна-варвара, растерявшего зубы за девяносто лет боев и походов (издевка над популярнейшим серийным персонажем fantasy); или почти уэллсовская «волшебная лавка», чей бессмертный хозяин с библейской тоской в глазах обречен скитаться по Галактике, нигде не останавливаясь подолгу (какая уж тут, к черту, приличная торговля!); или чудесный фотоаппарат-«поляроид», внутри которого вместо сложной механики располагается маленький ворчливый демон с талантами рисовальщика (время от времени этот капризный персонаж выглядывает наружу с громкими жалобами на недостачу красок). Подобных примеров можно найти множество во всех вышеназванных книгах.

Терри Пратчетт прекрасно начитан и не хуже современных постмодернистов пользуется – причем, без вреда для сюжета – всеми литературными богатствами, накопленными человечеством.

Писатель не боится показаться кощунственным. К примеру, для англичанина нет более сакральной фигуры, чем Шекспир, и поэтому шекспировские темы в иронических fantasy Пратчетта особенно часты. В кульминационном эпизоде романа «Вещие сестрички» трудно не опознать слегка переделанную сцену «Мышеловки» из «Гамлета», причем волею случая настоящие ведьмы попадают на сцену вместо «макбетовской» массовки, Призрак вселяется в актера, а настоящий убийца выбирается из зрительного зала, дабы произнести собственный монолог. Даже вместо исполнителя роли Смерти на сцене дебютирует Смерть собственной персоной, азартно отодвинув настоящего исполнителя роли себя.

Кстати говоря, Смерть вообще – частый персонаж цикла «Плоский мир». В романе «Морт – ученик Смерти» это скелетообразное существо под черным капюшоном претендует на одну из главных ролей. Смерти скучно в своем амплуа и хочется предаваться обычным человеческим порокам: пьянству, азартным играм и общению с противоположным полом. На страницах романа о вещих сестричках Смерть тоже своевольничает: прямо на сцене забывает роль и едва не проваливается. Идея Пратчетта о том, что магия театра – особая и что она может перевесить «настоящее» колдовство, возможно, не чересчур оригинальна, но доказывается весело и с фантазией.

Автор помещает в координаты «Плоского мира» то кинематограф, то газету, то оперу, то египетские пирамиды, то големов, то вампиров, то драконов, а затем иронически описывает последствия для Плоского мира очередной внезапной напасти. Пратчетт жестоко издевается над жанровыми канонами и всякий раз, когда можно нарушить литературные законы и заповеди, писатель их нарушает. Так, в романе «Ведьмы за границей» ревизии подвергаются каноны волшебной сказки – от «Золушки» и «Красной Шапочки» до современных. Как и для создателей «Шрека», для Пратчетта не существует шаблонов: милые добрые красивые эльфы, любители петь и танцевать, в романе «Дамы и господа» превращаются в подлых, злобных созданий с явными садистскими наклонностями.

Конечно же, писатель выбирает своими мишенями не столько вампиров или эльфов, сколько стереотипы. Ехидным нападкам подвергаются политкорректность и популярные психоаналитические теории. Помимо всего прочего, Пратчетт сохраняет верность себе и своему излюбленному стилю. Он остается иронистом и романтиком одновременно. Иронический склад натуры не позволяет повествованию и в драматические моменты сделаться пафосным, а романтик не может разрешить книге остаться без хэппи-энда. Даже вампирам дадут шанс исправиться – но не в этой жизни, конечно.
С недавних пор к «Плоскому миру», наконец, стали присматриваться кинематографисты: уже вышли на экраны «Цвет волшебства», «Санта-Хрякус» и «Опочтарение», впереди – новые проекты. Успех романов Пратчетта во всем мире свидетельствует о том, что хороший писатель может стать популярным, даже если он не снижает художественной планки и не заискивает перед читателем. Оказывается, в мире полным-полно умных и веселых людей, которые с удовольствием покупают умные веселые книги...

Лев Гурский

Гурский Лев

После демонстрации на наших телеэкранах сериала «Санта-Барбара» появился анекдот. У нашего соотечественника, приехавшего в США на ПМЖ, интересуются: «Где хотели бы жить?». Тот, не задумываясь, отвечает: «В Санта-Барбаре. Я там всех уже знаю...».

Между прочим, этот анекдот – не о нашем недотепе, но о замечательном телепрофи, сумевшем добиться подлинного «эффекта присутствия», соединения вымышленной реальности с реальной действительностью... Это я к тому веду, что если бы кому-то из наших читателей – поклонников переводных американских детективов – понадобилось бы срочно проконсультироваться с лучшими копами, то наш человек без раздумий обратился бы в 87-й полицейский участок Айсолы. И именно потому, что все тамошние американские «менты» ему, читателю, давно известны, как мастера своего дела и достойные люди.

Увы, на самом деле в Айсоле нет 87-го участка, и Айсолы никакой на свете нет. Упомянутого «эффекта присутствия» сумел добиться американский писатель, известный под именем Эд Макбейн. В апреле ему бы исполнилось 85 лет. Жизнь этого человека неотделима от понятия «профессиональный успех» – причем в данном случае это выражение следовало бы помножить по крайней мере на два. И на то имеются особые причины, касающиеся биографии нашего героя...

Прежде чем говорить о писателе Эде Макбейне, необходимо упомянуть еще о двух людях – о военном моряке Сальваторе Ломбино, американце итальянского происхождения, родившемся в 1926 году; а еще об Ивене Хантере – уважаемом американском писателе, создателе романа «Школьные джунгли», и кинодраматурге (перу которого, в частности, принадлежат роман «Дело по обвинению» и сценарий «Птиц» Альфреда Хичкока). О том, что именно связывает этих трех людей, можно понять из мемуаров Хантера «Я и Хич» – на русском выходили в журнале «Искусство кино» – о работе бок-о-бок с классиком американского кино Альфредом Хичкоком. Любопытно читать воспоминания сценариста «Птиц» параллельно с приключенческими романами Макбейна.

Из мемуаров Хантера отлично видно, как автор сценария, желая в точности исполнить замысел гениального Хича, готов десятки раз перелопачивать один и тот же текст – и одновременно с моцартианской легкостью, шутя и играя, сочиняет полицейские романы. Любопытно, что позднее персонажи макбейновского детективного романа «Забавы с летальным исходом» в разговорах неоднократно коснутся темы кинематографа: то одна героиня вдруг вспомнит сюжет хичкоковских «Птиц», то другая, то внезапно в тексте мелькнет упоминание писателя по имени Ивен...

Почему Сальваторе Ломбино уже в зрелом возрасте выбрал для себя не одну, а сразу две маски – Хантера и Макбейна? Об этом можно только догадываться. Человек рождается, проживает сколько-то лет, отмеренных ему судьбой, и затем умирает, оставив после себя потомство либо (если мы ведем речь о человеке творческой профес¬сии) потомство плюс некоторое количество духовных ценностей – книг, фильмов, картин, скульптур и тому подобное.
Жизнь может быть короткой или длинной, скудной на события или необычайно насыщенной, но она всего одна. Сам факт конечности человеческого существования и неизбежной «линейности» судьбы (от родильного дома до могильного холма) подталкивал многих к экспериментам над собственной биографией, к попыткам «многовариантности», к стремлению вместить в краткий миг между двумя датами на своем будущем обелиске сразу несколько судеб. Далеко не у всех попытки оказывались успешными, но нашему герою повезло: у него все получилось самым прекрасным образом.

Романный цикл «87 полицейский участок» Макбейна по праву считается наилучшим образчиком жанра. Первая книга цикла – роман «Ненавистник полицейских» – увидела свет в 1956 году, и, вплоть до своей кончины в июле 2005 года, писатель с большей или меньшей интенсивностью пополнял свою серию. Романы Макбейна («Покушение на Леди», «Топор», «Хохмач», «Головоломка», «Колыбельная», «Убить Сэди» и многие другие) уже с середины 80-х неоднократно выходили на русском языке, и в Москве, и в провинции, а в 90-е годы прошлого века был период, когда Макбейн оказался едва ли не самым тиражируемым в России американским детективщиком. И недаром: мир, созданный писателем, сам по себе был необычайно притягателен – вне зависимости от удачи или неудачи очередного произведения, пополняющего цикл.

Романы о 87-м полицейском участке замечательны тем, что хотя они и соблюдают внешние признаки традиционного детектива, всегда в той или иной степени выходят за рамки жанра. В литературоведении есть понятие «производственный роман» – то есть произведение, посвященное, по преимуществу, трудовым свершениям некоего коллектива (в СССР приветствовались «романы о рабочем классе», действие которых проистекало в интерьере лязгающих прессов и дымящихся домн, а герой с героиней выясняли отношения на фоне слябингов и блюмингов). Парадоксально, но вышеупомянутый термин приложим – без иронии! – к серии детективных романов Макбейна.

Писатель сознательно ломает «полицейский» стереотип. Обычный криминальный роман обязан сосредоточить внимание читателя на главном вопросе – кто убийца? Макбейна интересует другое – кто сыщик? Точнее, каков он: и в работе, и в приватной жизни? При этом автор не пренебрегает острым сюжетом, запутанной фабулой. Но всякий раз получается, что на первый план выходит рядовая, будничная, порой утомительная и рутинная, работа полицейских – Стива Кареллы, Берта Клинга, Майера Майера, Коттона Хоуза, Питера Бернса и прочих сквозных персонажей.

В обычном криминальном романе автор вместе с героями-сыщиками сосредоточивается на одном преступлении. У Макбейна в центре повествования оказывается сразу несколько преступлений различной степени тяжести – от банальной кражи в супермаркете или пьяной поножовщины в баре до подготовки хладнокровного теракта. Одно расследование обрастает десятком мелких, внешне совсем невыигрышных дел, которые (к досаде ценителей «классических» детективных форм) могут и не «выстрелить» в финале одной книги, но зато отзовутся в каком-нибудь другом романе цикла.

Макбейн раньше других понял, что «победительные» герои далеко не всегда интересны. Автор не боится показывать своих сыщиков далеко не в самых выигрышных ситуациях: растерянными, ошибающимися, раздраженными или озадаченными, причем их живые черты только прибавляют читательских симпатий. Ибо герои с мощными челюстями Ван Дамма чаще всего вызывают у обычных мужчин комплекс неполноценности, а полюбить можно лишь живых, похожих на вас и «неправильных». (Недаром, например, в европейской экранизации романа «Десять плюс один» роль Стива Кареллы исполнил Жан-Луи Трентиньян – актер с имиджем неврастеника и интеллигента-неудачника).

Персонажи Макбейна не всегда красиво стреляют навскидку (как Джон Уэйн), не всегда красиво уклоняются от пуль (как Клинт Иствуд времен 60-х) и отнюдь не всегда киношно-красиво дерутся (как Чак Норрис), но это не означает, что они – плохие копы. Они нормальные копы, не похожие на кинематографический стереотип. Голливуд класса «В» дает автору богатый материал, и Макбейн умело им пользуется, играя на контрасте. Возникает «стереоскопический» эффект: вымышленные сыщики из 87-го полицейского участка становятся более реальными уже потому, что конкурировать им приходится с фантомами...

Знатоки творчества писателя уже обращали внимание на происхождение слова «Айсола» – название вымышленного района Нью-Йорка, где расположен 87-й участок и где происходит действие практически всех романов цикла. Isolated – «изолированный», «обособленный» – явный намек на остров Манхэттен, который и смахивает на придуманную Айсолу. Однако, несмотря на название, любимые герои писателя лишены пресловутого «островного» сознания и не вычленяют себя из окружающей жизни.

Как уже было сказано, каждый роман цикла о 87-м полицейском участке представляет собой один небольшой эпизод или цепочку эпизодов, а вместе они образуют нечто вроде полицейской саги, жестко связанной лишь местом действия и как бы приподнятой над реальным течением времени. Первые романы были созданы еще в 50-е годы прошлого столетия, последние – уже в начале нынешнего века. В книгах проскальзывают упоминания конкретных примет времени: в первых романах герои вспоминают кинороли Хэмфри Богарта, а в последних обсуждают «Список Шиндлера» или «Парк Юрского периода». Если бы писатель дожил до 2011 года, его копы наверняка обзавелись бы айподами и ноутбуками последних модификаций, но все равно остались бы сами собой. Каким-то образом герои Макбейна ухитряются не стареть, всегда сохраняя один и тот же возраст, независимо от даты на календаре (вот она, единственная дань литературной условности!).

«Время как бы не властно над действиями людей, находящихся здесь,– читаем мы в авторском отступлении в одном из ранних романов писателя. – Оно не властно и над работой, которую они делают...». Пафосно? Ну, да. Однако это нечастый случай, когда от пафоса не коробит.

Гурский Лев

Достигнув успеха в одной области литературы, многие авторы всю оставшуюся жизнь обрабатывают свою делянку. Таких литераторов особенно много на спокойном Западе, где литературный успех чаще всего становится синонимом материального достатка.

Наш герой, американский писатель Дэн Симмонс, принадлежит к иному типу творцов. Этим скучно зацикливаться на одном. Карьера ради карьеры их не прельщает, им необходим бонус. Взяв высоту в каком-либо жанре, такие люди надолго охладевают к нему и переключаются на другой; при этом они осознают, что урожай, выращенный на новой делянке, может быть не так хорош, как прежний. Но... Азарт и спортивный интерес – важнейшие факторы.

Дэн Симмонс родился в 1948 году, первая его публикация датирована 1982 годом, три года спустя Симмонс покинул должность преподавателя и сосредоточился на литературе. И в 1989 году поразил публику романом «Гиперион», который был признан критиками лучшим англоязычным НФ романом конца столетия, собрал максимум авторитетных премий и утвердил автора на фантастическом Олимпе.

Русскоязычная публика также по достоинству оценила произведение, возникшее на стыке нескольких жанров (философская фантастика, роман-расследование, «роман большой дороги», боевик, притча и др.).

История фантастического паломничества нескольких очень разных персонажей (священника, дипломата, военного, частного детектива, ученого, поэта, капитана космического корабля) к гробнице злобного божества Шрайка была рассказана с литературным блеском, редким для сегодняшней НФ.

Умело выстроенный сюжет не отпускал читателя до самой последней страницы, а множество фабульных манков заставляло нетерпеливо ждать продолжения. Судьбы отдельных героев были недопрояснены, подоплека некоторых эпизодов – по-прежнему загадочна. Финал противостояния рода homo sapiens и сверхмогущественной машинной цивилизации (Техноцентр), созданной руками людей и предавшей своих создателей, до поры оставался открытым.

Романы-сиквелы («Падение Гипериона», «Эндимион», «Восход Эндимиона») удались меньше: высота была взята, дальнейшее обустройство пьедестала писателю было не столь интересно. Однако автор, честно выполнив все обязательства перед читателем, распутал все узлы и разгадал все загадки. И не его вина, что книги-продолжения почти всегда проигрывают начальным книгам: в конце концов, и у Дюма роман «Двадцать лет спустя» был куда слабее, чем «Три мушкетера»...

«Гиперион» еще не собрал всех положенных ему наград, а Симмонс уже вплотную занимался жанром fantasy. Ранее им уже была написана сложная «многоходовая» вещь «Песня Кали», затем последовали романы «Утеха падали» и «Дети ночи» – вещи, где мрачный мистический сюжет шел бок-о-бок с сюжетом детективным.
Особенно хороша была «Утеха падали» (на русском книга также издавалась под названием «Темная игра смерти»). Как пишет Publisher's Weekly, это «эпопея, основанная на смеси разнообразных жанров: ужасы, научная фантастика, политический триллер, голливудский роман... В центре повествования – немногочисленные «вампиры ума», способные подчинять других людей своей воле, читать их мысли, воспринимать ощущения через их органы чувств. Безмерно могущественные, эти вампиры используют других, зачастую самым кровавым способом...».

Да, «вампиры» всемогущи, люди слабы, подчеркивает автор, и, пока дело дойдет до финала, прольется немало невинной крови. Людей выручает лишь то, что негодяям мало господства над простыми смертными: «паразиты сознания» еще и стараются, словно пауки в банки, выяснить отношения с себе подобными, доказать свое лидерство, переиграть соперника. И пока могущественные нелюди ведут друг с другом позиционные битвы (передвигая смертных, словно шахматные фигуры на доске), люди имеют шанс на победу...

Произведения эти получили хорошую прессу, с интересом были встречены читателями, а между тем Симмонс уже искал себя в ином качестве. Новой необычной жанровой амальгамой стал его роман «Хитрое дело» (в русском переводе – «Колокол по Хэму»), где автор соединил жанр биографического романа со шпионским детективом, дофантазировав некоторые эпизоды из жизни Эрнеста Хемингуэя и замечательно убедив читателя в том, что полуопереточные эскапады писателя на яхте «Пилар» в годы второй мировой войны ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были важным элементом состязания ведомств Гувера и Гиммлера...

Впрочем, и «Хитрое дело» не стало для Дэна Симмонса отправной точкой для дальнейших экспериментов в детективно-альтернативном жанре. В начале третьего тысячелетия читатель смог наблюдать за развитием еще одной ипостаси нашего автора, на этот раз в жанре остросюжетного и динамичного триллера. Увидели свет три романа Симмонса – «Бритва Дарвина», «Неглубокая могила» и «Отмороженный» (варианты названий оставим на совести российских издателей).

Хотя в качестве автора триллеров писатель пока не достиг подлинных вершин и не сравнялся с современными классиками триллера (будь то Хэммет, Чейз или Чэндлер), его романы, без сомнения, заслуживают внимания. Автор умело пользуется законами жанра, в котором работает, хотя порою перегибает палку: когда в «Отмороженном» возникает серийный маньяк-убийца, скрывающийся под личиной капитана полиции, то Голливуд класса «В» просто зашкаливает. Тем не менее, в жанре трэша Симмонс уже чувствует себя, как рыба в воде. Он пишет легко, живо, с нужным драйвом, и если бы он решил полностью переквалифицироваться в детективщика, то через несколько лет вошел бы в первую десятку лидеров...

Но Симмонс – из тех азартных игроков, которому игра наскучивает в тот момент, когда ему начинает везти. Поражения притягательнее побед, ибо только неудачи заставляют собираться с силами и снова перекраивать творческую биографию. Романы «Олимп» и «Илион» – многофигурные, запутанные – для Симмонса стали провальными.

Автор и прежде обожал лавировать между жанрами и жонглировать литературными сущностями, но здесь перешел все границы. Одновременно с персонажами Гомера в романах уживаются персонажи «Бури» Шекспира, а также роботы, полудохлые пост-земляне, неантропоморфные инопланетяне, профессор филологии Том Хокенберри, а еще Вечный Жид в женском обличии.

Телепортация, чудовища вида ужасного, невразумительные стычки всех со всеми, кровь, кишки богов и людей, дюжина параллельных сюжетов – порою шизофренического свойства. Симмонс старается объять необъятное: судьбы человечества и судьбы классических текстов, перспективы цивилизации и проблемы бессмертия, еврейский вопрос и исламский терроризм. При каждом удобном случае персонажи, отягощенные большим знанием, читают лекции персонажам, у которых знаний поменьше. Неудивительно, что во всей эпопее более-менее живыми оказались два кибернетических создания, давным-давно отправленные землянами в космос и вернувшиеся, когда на Земле стало совсем худо. Едва ли не впервые российский читатель усомнился в писательской квалификации Симмонса...

Неприятно? О да, бывает. Симмонс, однако, не впадает в депрессию, не бросает экспериментов, но слегка корректирует жанр. И тогда появляется «Террор» – тщательно, до деталей, прописанная 800-страничная и как бы «документальная» хроника реальной полярной экспедиции Джона Франклина, которая (хроника) ближе к финалу внезапно выруливает в мистический жанр: чудище, которое по одному убивает членов экспедиции, оказывается не живым существом, но мифологическим созданием. Убить его невозможно, убежать немыслимо, можно лишь заклясть, но у моряков нет для этого ни времени, ни сил, ни квалификации. Роман «Террор» расколол читающую публику: одни сочли произведение растянутым и занудным, другие – абсолютно гениальным, но равнодушных уж точно не было...

Тем временем издатели объявили о выходе еще одного провокативного романа Симмонса – «Друд». Главными героями «Друда» становятся знаменитые писатели Чарльз Диккенс и Уилки Коллинз: первый, оказывается, вел двойную жизнь, а второй пытался выяснить, в какую бездну погрузил Диккенса герой его недописанного романа – тот самый Друд из незаконченной «Тайны Эдвина Друда»... Интересно? Безусловно. Скандально? Наверняка. Блестяще? Скоро узнаем. Сама литературная биография Дэна Симмонса все больше напоминает приключенческий роман, когда каждая новая страница обещает новые сюрпризы...

Лев Гурский

Гурский Лев

Польша подарила миру двух великих панов Станиславов. Первый из них, автор знаменитых афоризмов Станислав Ежи Лец, ушел из жизни еще в середине 60-х, зато второй – знаменитый писатель-фантаст, популяризатор науки и философ Станислав Лем – прожил долгую жизнь: родившийся в 1921 году, он покинул этот мир пять лет назад. Фантастику в Польше писали, конечно же, и до Лема (достаточно вспомнить «лунные» романы Ежи Жулавского), но лишь благодаря Лему эта страна стала заметной на карте Страны Фантазии.

Своей жизнью Лем доказал, что понятия «умный» и «популярный» могут не противоречить друг другу, что интеллектуал, блестяще владеющий своим багажом, может стать не менее культовым персонажем, чем голливудский актер или модный кутюрье.

Вклад пана Станислава в мировые science fiction, fantasy, футурологию, эссеистику, научную публицистику неоспорим. Даже в тех жанрах, где он считал себя любителем, он часто выходил в лидеры (скажем, среди литературы о Холокосте его «Провокация» – один из сильнейших текстов). Были времена, когда популярность Лема за пределами Польши превышала ту, что была внутри страны: при социализме партийные функционеры ПНР сами не очень понимали, КАКАЯ литературная величина живет в Кракове, словно обычный гражданин; при капитализме Лема в его собственной стране стали больше почитать и меньше читать. Он стал достопримечательностью, туристическим брендом, фразой из путеводителя...

Обычные писатели-фантасты создают свою Вселенную, параллельную реально существующей, – и этим вполне удовлетворяются. Станислав Лем соорудил сразу ДВЕ Вселенные, не противоречащие одна другой, и обе населил своими персонажами. Во Вселенной-С (серьезной) Крис Кельвин, герой романа «Солярис», играл в этические поддавки с разумным Океаном; Роган, герой романа «Непобедимый», бегал от смертельно опасной кибернетической мошкары; а навигатор Пиркс (герой цикла рассказов и романа «Фиаско») охотился на сбрендившего кибера Сэтавра и устраивал дознание среди экипажа космического корабля, пытаясь вычислить крипторобота. Во Вселенной-Н (несерьезной) наглый американский репортер в одиночку предотвращал конец света; дураковатые гении Трурль и Клапауций (из «Кибериады») создавали виртуальных драконов, чтобы получить от них трепку; а коварные астронавты с Альдебарана не выдерживали столкновения с «алконавтами» из польской глубинки.

Впрочем, Лем не был бы Лемом, если бы смирился с им же сотворенным разделением реальности на две. Потому-то самый его любимый персонаж, звездный путешественник Ийон Тихий, оказался меж двух этих миров. Первоначально Тихий возник как персонаж игровой, юмористический. Даже не столько персонаж, сколько полигон для многочисленных лемовских парадоксов. Чаще всего раннего Ийона Тихого эксплуатировал профессор Тарантога – этакий гибрид мини-Саваофа и макси-Франкенштейна, наделенный, впрочем, добродушием Айболита и рассеянностью Паганеля. Тарантогу интересовало, не выйдет ли чего веселенького, если замедлить время? а если закольцевать его в петлю? а если?.. Тихий честно служил познанию и грамотно смешил публику, пока находился в космосе. Он «размножался» с помощью календаря, боролся с разумным картофелем, устраивал охоту с помощью мины с часовым механизмом и доводил до исступления аборигенов, отказываясь понимать значение слова «сепулька».
На Земле, однако, Тихий кардинально менялся. Российский читатель старшего поколения едва ли забудет маленькую книжечку «Формула Лимфатера», куда вошли рассказы, включенные в цикл «Из воспоминаний Ийона Тихого». Эти рассказы плюс «Доктор Диагор» – быть может, самые жуткие (по сюжету) творения пана Станислава. От ернической, временами откровенно глумливой интонации не оставалось и следа. Читателям были явлены болезненно-мрачные типы, демонстрирующие герою изобретения, от которых холодеет сердце: законсервированную слепоглухонемую душу или машину времени, способную убить своего создателя.

Тихий стал универсальным героем Лема. Он мог все и был всем. Писатель бросал его в жерла вулканов и на амбразуру. Подобно Агасферу, он был обязан уцелеть. Подобно Гераклу – победить и остаться символом торжества разума в царстве абсурда. Выстраданный рационализм Тихого был ненавязчив, неагрессивен и непоколебим. Поздний Ийон Тихий (из «Осмотра на месте» и «Мира на Земле») растратил давние черты «космического Мюнхгаузена» и уже почти готов был прибиться к Вселенной-С взаимен погибшего (в упомянутом романе «Фиаско») навигатора Пиркса. Чтобы вместо точки явить многоточие, Лем подумал – и законсервировал свои постройки навеки. При этом загодя написанный «Футурологический конгресс» с участием Тихого оказался эдакой мемориальной табличкой у могильного камня человеческой цивилизации.

Пана Станислава называли пессимистом и порой даже мягко корили за этот самый пессимизм, который плохо сочетался с официозным партийно-казенным оптимизмом. Но мог ли верить в светлое грядущее автор «Футурологического конгресса»? За три десятилетия до кинобратьев Вачовски фантаст Лем смоделировал картину, еще более безнадежную для человечества, чем в «Матрице». Цивилизация уже практически умерла, задушенная нехваткой всего, чего возможно, и лишь благодаря химии она еще не подозревает о своей кончине. В воздухе распыляют галлюциногены, в результате чего свинцовые мерзости жизни выглядят позолоченными приятностями.

До перестройки «Футурологический конгресс» переводился на русский язык только фрагментарно (издатели предпочитали не рисковать). В конце 80-х, когда повесть была впервые полностью переведена на русский, она угодила в один контекст с легальными Оруэллом, «Дивным новым миром» Хаксли и замятинским «Мы». Ущемление гражданских свобод при тоталитаризме осуждалось, и в этом смысле «Футурологический конгресс» плавно вписывался в антитоталитарный ряд: в мире Лема человечеству было отказано в праве получать достоверную информацию о действительности. Хемократия представала одним из изощренных антиподов демократии, а мазохистское желание героя поскорее разделаться с розовыми очками – воспринималось читателем как акт мучительного освобождения.

Более трех десятилетий назад Лем поставил диагноз современной словесности, выпустив в свет два сборника эссе – «Абсолютная пустота» (он же «Идеальный вакуум») и «Мнимая величина». Значение этих вещей также становится понятным только сейчас. Лем не побоялся открыто назвать могильщиков литературы – литературных критиков и создателей, как сейчас бы сказали, «креативных литпроектов».
Лем предупреждал о бдительности. Тогда не заметили. Теперь уже поздно. Читая сегодня «Абсолютную пустоту», где рецензируются не существующие в природе книги, понимаешь, НАСКОЛЬКО Лем забежал вперед: в первом десятилетии нулевых годов читатель уже плотно окружен литературными фикциями. Пиарщики и маркетологи ныне могут уже не пользоваться услугами писателей. «В таком случае, простите, – словно бы говорит Массолит Литературе с усмешкой Остапа Бендера, – но у меня есть все основания полагать, что я и один справлюсь с нашим делом». Лем предсказал и самое главное (и самое печальное): в отличие от писателей, читатели легко смирились с новым раскладом. После того, как издатели приучили граждан к мысли о том, что большинства писателей, чье имя стоит на обложке, в природе не существует, читателям оставалось только приучить себя к тому, что и текстов никаких тоже нет...

За десять лет до кончины Лем окончательно перестал писать традиционную фантастику – стало скучно повторяться. «Я не пишу книг уже освоенным и испытанным методом, – терпеливо объяснял он читателям, – потому что не хочу повествовать о приключениях ради самого процесса повествования». Перестав быть писателем, Лем до конца своих дней оставался читателем – неравнодушным, едким, пристрастным и специфическим по охвату проблем.

На русский язык тексты Лема-читателя переведены сравнительно недавно, и эта часть его литературного наследия не менее интересна. Чаще всего чужое произведение становилось для пана Станислава отправной точкой в череде собственных рассуждений и умозаключений. Так что, например, его обширный текст, формально посвященный «Лолите» («Лолита, или Ставрогин и Беатриче»), перерастал набоковские рамки и плавно перетекал в рассуждения о проблематике романов Достоевского. А взявшись за послесловие к польскому изданию «Пикника на обочине» Стругацких, Лем незаметно для себя превращался из комментатора сначала в полемиста, затем в соавтора, отвергая придуманную нашими фантастами концепцию Посещения и тут же предлагая свою – не менее остроумную.

К слову скажем, современную англоязычную (особенно американскую) фантастику Лем оценивал очень сурово. Он выделял из массы разве что Филипа Дика – автора «Бегущего по лезвию» и «Вспомнить всё» – а вот многих других ехидно третировал. За публикацию статьи «Science fiction: безнадежный случай с исключениями» обиженные американские коллеги даже вывели пана Станислава из состава почетных членов Американской ассоциации писателей-фантастов.

Кстати, Филип Дик отнесся к похвалам Лема в свой адрес крайне подозрительно и написал взволнованное письмо в ФБР, где утверждал, что стал жертвой провокации и что никакого Станислава Лема в природе вовсе не существует. Бумеранг вернулся...

Лев Гурский